То, что мы не “братья” было понятно еще задолго до войны 2014 года. Помните, когда мы впервые поехали отдыхать к красному морю. Когда в девять утра обязательно какой-нибудь Олежек из Тулы уже стоял на карачках и блевал в бассейн.
Никогда не забуду четырех барышень из Воронежа, которые так ни разу и не вышли на пляж. Мы уходили – они бухали, возвращались – они бухали. Учительницы младших классов, кстати. К вечеру педагоги теряли человеческий облик.
А еще была Оля, которая вечно орала дурниной в туалете: “ЭС-ПЭ-БЭ!”
За русских там всегда было немножечко стыдно. Ни как за старшего брата-хулигана, а как за дальнего родственника-дебила.
Скандал на ресепшн – русские, разборка в ресторане – русские, спиздили халаты из номера – русские.
Мы уже тогда пытались открещиваться. Помните? Всегда на вопрос “фром раша?” мы оживленно махали руками “но, но, но – юкрэйн!”.
Да, это было понятно давно. Но теперь… Чем больше слышу диалоги российских пленных с родными, тем очевиднее – мы с разных планет, у нас отличаются ценности, ментальность, эмоциональный интеллект.
– Пап, я в плену.
– Подожди, я дам трубку маме.
Я пытаюсь понять, чисто антропологическое любопытство – как такое возможно? Твой сын звонит из плена, а ты что? Занят? Играешь на балалайке? Собираешь матрешку? Смотришь 176-ю серию “возвращение Мухтара”?
У меня папа начинает вырывать у мамы трубку на первой минуте разговора: “Дай мне, дай мне, мне важное спросить: Ань, в Днепре похолодало, ты там не мерзнешь!?”.
А я звоню три раза в день и не из плена, прости господи.
– Мама, мы тут мирных убиваем, слышишь!
– Тебе там уже голову задурили, да?
Мне все время кажется, что это монтаж. Что так не может быть.
Мама мне сегодня говорит: “Анечка, нам пенсию дали авансом за апрель, научи меня, как тебе переслать”.
Маме 82 года и когда она говорит это, я слышу в трубку взрывы у них за окном.
Папа каждый день выясняет, не болеет ли Саша, появились ли у Гектора друзья, не закончились ли у Киры орехи, которые она так любит.
Кира это птица, попугай. Папа беспокоится из осажденного Харькова, как кушает мой попугай. Это в наших семьях н о р м а л ь н о.
– Мам, узнавай в части, что мне будет, я сам сдался.
– Я звонила в часть, они там трубку не берут.
Трубку не берут, понимаете. Хули, после обеда наберет еще раз, ну или завтра, чо. А лучше с понедельника.
Какого сочувствия или понимания мы ждали в первые дни войны? Эта тётка, у которой в военкомате трубку не берут, она, что ли пожалеет девочку, погибшую в Мариуполе от обезвоживания? Если ей на собственного мальчика плевать.
Честно, раньше думала, что нас отличает отношение к алкоголю, к работе, к свободе. Оказалось, есть более прозаическое мерило – отношение к близким.
– Света, нас тут убивают, но я спиздил тебе кофемолку и тостер.
– О, классно.
Комментарии